Северина слушала и все ниже опускала голову. Наконец сказала с грустью:

— Простите меня, госпожа Анжелика. Вы правы. Просто появление этого иезуита испортило мне настроение и омрачило радость от морской прогулки. Я убедилась, что они преследуют нас даже на краю света, и захотела вернуться в Ла-Рошель, под защиту ее древних стен. Еще раз простите меня! Я умею быть благодарной. Но он разбудил во мне прежний страх. Я бы хотела, ах, как бы я хотела забыть об их существовании.

Желая приободрить юную изгнанницу, гугенотку Северину Берн, Анжелика еще какое-то время убеждала ее в преимуществах их теперешней жизни, доказывая ей и себе самой, что за последнее время благодаря Жоффрею их положение упрочилось и никому уже не дано его поколебать. Она напомнила ей, что после Квебека король Франции сменил гнев на милость, что англичане воспринимают их не как соперников, а как партнеров, и у них есть друзья даже среди вождей индейских племен. Что же касается иезуитов, то не стоит преувеличивать их могущество в этой части Нового Света, а желать, чтобы их «не существовало»,

— все равно, что поддаваться пустым и явно бесплодным мечтам. Жить — значит осуществлять свое предназначение в мире, куда мы пришли по воле рока и который населен другими, такими непохожими на нас людьми. И имеет смысл радоваться этому разнообразию, бродилу жизни, побуждающему творение к развитию, а людей — к обновлению.

— Но зачем обновляться, если пребываешь в истине? — возразила Северина, не одобрявшая такой моральной уступчивости.

Зато соображения относительно мощного флота графа де Пейрака и его компаньонов, успеха всех их начинаний, напоминание о фортах, надежно защищающих Голдсборо, умерили ее тоску и мало-помалу успокоили. В этой ситуации иезуитам ни за что не одержать над ними победу.

Даже если бы они этого и захотели.

Самый грозный иезуит никогда уже не встанет на их пути. И, кто знает, ведь порой все происходит не совсем так, как ожидается, быть может, через несколько лет слухи об отмене Нантского эдикта так и останутся слухами.

Высказавшись в этом смысле, нежно и доверительно обняв Северину, Анжелика почувствовала усталость от необходимости вновь касаться темы Черных Сутан.

Отнюдь не желая им смерти, она очень хотела бы хоть на время забыть о них.

Да, ей бы очень хотелось, мерно покачиваясь в гамаке, теперь, когда они покинули оплот пуританской добродетели, где правила бал мрачная и непреклонная подозрительность к малейшим сердечным движениям, где царили утробный ужас перед искушением и грехом, грозящим вечной карой, и боязнь необычного, ей бы очень хотелось думать, глядя на окружавшую ее природу, такую кроткую, благодаря, разлитому в ней мягкому колориту, исполненную юношеской резвости и грации танцевальных движений перешептывающихся волн, полету птиц и мирным играм тюленей, белых морских свинок, влекомых любопытством к кораблям, ей очень бы хотелось думать, что окружающий мир преисполнен покоя и безмятежности.

Гибель молодого Эммануэля камнем лежала у нее на сердце. Она постаралась скрыть от Жоффрея мучившие ее угрызения совести.

«Я знаю, что могло бы спасти бедного мальчика. Он пришел ко мне за помощью, а я не смогла ее оказать. Думала, что смогу как с равным говорить с человеком, пережившим такие ужасы. Я недооценила его силу и… свою слабость. Нет мне прощения!»

Чтобы вырваться из порочного круга гнетущих мыслей. она решила не заговаривать больше на эту тему. Все и так слишком много болтают. Она готова была откусить себе язык за то, что поведала отцу де Марвилю о погребении отца де Вернона, иезуита, в одной могиле с его врагом, преподобным Патриджем, пастором-конгрегационалистом, ультрапуританином и диссидентом, словом — реформатом, еретиком чистой воды.

Несмотря на библейскую печать, скрепившую это достойное царя Соломона решение, было очевидно, что с другой, протестантской, точки зрения, не меньшее возмущение вызвало бы сообщение о том, что благочестивый пастор-кальвинист обрел вечный покой в обществе иезуита, мерзкого приспешника Рима и Сатаны.

В то время обнародование подобных фактов не сулило ничего хорошего, и Анжелика спрашивала себя, с чего это она вдруг решила, что эти сектантские умы способны извлечь хоть какую-то пользу из ее информации.

Как будто она забыла, что мир, гордящийся своей нормальностью, поражен безумием в куда большей степени, чем те, на кого он указывает пальцем!

Она мучилась еще и оттого, что необдуманно назвала этому мстительному монаху, плывущему теперь во Францию, имя своего брата, иезуита Ремона де Сансе де Монтлу.

Разве она не причинила ему уже достаточно вреда? Сначала во время процесса по обвинению в колдовстве ее мужа, потом возглавив в Пуату мятеж против короля. И это не считая неприятностей, которые навлек на него их брат Гонтран, художник-декоратор, взбаламутивший рабочих Версаля, а затем повешенный.

Бедный братец иезуит! Наверняка он их всех проклял. Если ей суждено когда-нибудь встретиться со старшим братом, Жоссленом, она непременно постарается его предупредить.

Вблизи Каско их настиг моросящий дождь. Эскадра приближалась к необжитым районам.

Набросив на плечи плащ с капюшоном из водонепроницаемой тюленьей кожи, Анжелика прогуливалась по палубе, глядя на подернутый влагой горизонт, на фоне которого вырисовывались очертания берега.

Ей надо было двигаться, чтобы восстановить силы, ибо близился конец ее жизни одалиски, нежившейся в заваленном подушками гамаке, принимавшей гостей и лакомившейся сладостями.

Хотя Анжелика и запретила себе думать об иезуитах, ей поневоле припомнилось опасное приключение, пережитое ею здесь два года назад.

В этих прибрежных районах, вблизи Макуа, где стояла хижина Шаплея, Колен Патюрель выдал ее шпиону Бога, иезуиту Луи-Полю де Вернону, который в рубище английского матроса под именем Джека Мэрвина приплыл на шлюпке, чтобы арестовать ее но приказу д'Оржеваля.

Она не могла отделаться от мысли, что в перечне указаний, полученных шпионом иезуитом, содержалось «негласное» распоряжение уничтожить мадам де Пейрак, если по какой-либо причине ему не удастся доставить ее в Новую Францию.

В противном случае чем объяснить, что тогда, в Монегане, когда она захлебывалась в кипящих волнах прибоя, Джек Мэрвин стоял ва вершине утеса неподвижный, бесстрастный и, скрестив руки, хладнокровно наблюдал за ее агонией?

Да, он пришел-таки ей на помощь, бросившись в воду как бы против воли.

Почти в последнюю секунду, ибо они оба едва не утонули.

Наверное, он упрекал себя в малодушии за то, что, испытав к ней, роковой женщине, чувство жалости, граничащее с неповиновением своему духовному наставнику, не исполнял приговора Бога.

Стоп! Она явно превращается в такую же одержимую фанатичку, как Северина?

И все же, перед тем, как посадить ее в шлюпку, Колен шепнул ей: